Когда-то хотела чтобы все оставили меня в покое...
А теперь, здесь так тихо,каждое тиканье секундной стрелки - выстрел...

Место, Бобик! Место!
Моя ррработа не твоё собачье дело!

Джессика была очень милой женщиной, но чрезвычайно гневливой. Глубоко внутри, за милым фасадом, клокотал гнев, который только и ждал возможности прорваться наружу. Он был исполнен безумия, злопамятности и обладал разрушительной силой. Это была и сила саморазрушения, и потому гнев подталкивал Джессику к мысли, что она недостойна того, чтобы жить.

Лишь очень немногим удавалось разглядеть гнев за её милой наружностью. Внешне она казалась одной, но внутри была совершенно иной. Её гнев частенько прорывался наружу в самые неподходящие моменты. Казалось, что эти вспышки её ещё больше злили — можно сказать, она гневалась из-за того, что была в гневе. Меньше всего на свете хотела Джессика, чтобы выражение её лица было сердитым, поэтому, как могла, старалась не терять самообладания, зная, что это не приличествует воспитанной, культурной женщине.

Отношения с мужчинами были для Джессики пыткой. Каждый раз всё заканчивалось её взрывом ярости, и мужчина больше не возвращался. Она ничего не могла с собой поделать. Джессика не знала, была ли для гнева какая-то причина или нет, но злой она бывала всегда. После таких вспышек она снова становилась милейшим существом, до тех пор, пока что-то опять не нажимало на её «кнопки» и гнев снова не прорывался наружу. Он был неудержим, ужасен, она не могла совладать с собой и знала об этом.

Джессика стала искать помощи и вскоре осознала, что причиной её гнева было то, что случилось с ней в детстве, ибо Джессика в детстве подверглась насилию. То, как её отец относился к ней, нельзя было простить. Нельзя было простить и забыть то, что с ней делали ради удовлетворения животной похоти. Каждый раз, когда она думала о тех временах, она не могла сдержать свой гнев. Как же она ненавидела его! Джессика убежала из дому, как только смогла это сделать, и с тех пор не видела отца. К большому огорчению её ныне покойной матери, она так и не смогла тогда объяснить ей, почему в такой ярости ушла из дому. Мать была ни при чём, думала она, и всё же это разлучило их. Джессика злилась и из-за этого. Её мама никогда не была ей подругой, подруги появились у Джессики лишь позднее.

Получилось так, что попытка Джессики помочь самой себе обернулась подлинным просветлением. Она встретила подругу, которая светилась радостью, любовью и умиротворённостью, коих так жаждала Джессика. Эта женщина познакомила Джессику с поразившими её сознание представлениями о собственном достоинстве и ответственности, но принять их ей было всё же ещё трудно. Однако она поняла, что жить — это гораздо больше, чем лелеять свой гнев, и обрела надежду, что новое верование, открытое для неё этой женщиной, поможет ей раз и навсегда избавиться от гнева, который якорем держал её.

И вот, приобщившись к новой, просветлённой жизни, однажды ночью она спросила у своих ангелов-наставников: «Что мне сделать, чтобы избавиться от гнева? Что мне делать?»

Её ангелы предстали перед ней и сказали: «Найди своего отца и встреться с ним!»

Как?! Это было худшее, что Джессике доводилось слышать. Страх сковал её в своих чёрных объятьях. Найти отца и снова увидеть это лицо — меньше всего она хотела этого! Она даже рассердилась на своих наставников из-за подобного предложения. Ночь за ночью она прокручивала в уме планы, как избавиться от памяти о нём, — а теперь ангелы советуют ей найти его? Ну уж нет!

Поэтому она снова спросила:

— Ангелы и наставники, что мне сделать, чтобы обрести покой?

— Найди своего отца и встреться с ним, — по-прежнему отвечали они.

И снова её душил страх. На мгновение она почувствовала себя ребёнком и снова увидела чёрные и страшные глаза отца, в которых не было ничего, кроме похоти. Будто опять ей в лицо ударил запах спиртного и заставил безумно испугаться. Тем не менее Джессика, наконец, сделала то, что ей советовали. Она сказала себе: «Я вернусь в это самое чёрное время моей жизни, снова переживу поступки отца, которые разрушили мою жизнь. Я не знаю, поможет ли это, но честно постараюсь».

Она начала искать отца и, к своему разочарованию, узнала, что он всё ещё живёт в городе. Ей было бы легче, если бы его нельзя было найти, но не тут-то было. Казалось, все её страхи должны были оправдаться. Джессика думала: «Подожду, пока не пойму, что он дома и ещё трезв. Я подойду к его двери. Я без страха постучу, и когда он спросит, кто там, я выскажу ему всё, что думаю! Я скажу ему, как страшно было то, что он со мной делал! Я скажу ему, что он разрушил мою жизнь и разлучил меня с мамой, изувечил моё детство, и что из-за него я теперь не могу встречаться с другими мужчинами! Я ему вывалю всё. И тогда я буду свободна».

Но в ночь перед визитом к отцу случилось нечто удивительное. Всё произошло, как это часто делает Бог, в последнюю минуту. Подобно тому, как ангел остановил руку Авраама, когда тот был готов встретиться с худшим из своих страхов, Джессику посетило видение. В этом видении её забрали с Земли и показали, кем на самом деле был её отец. Она увидела всё. Она увидела двоих друзей, которые заключили соглашение до того, как прийти на Землю. Она увидела, какую роль играло существо, которое было её отцом, в её предыдущих жизнях. В прошлой оно было несравненным любящим мужем, в позапрошлой — удивительно заботливой сестрой, а ещё раньше — закадычным другом. Она увидела, что оба они уже выполнили условия договора на этой планете. Ибо он пришёл в этот мир и совершил омерзительные поступки, с которыми вынужден был жить и дальше. Она пришла в этот мир, и с ней обращались жестоко, и она тоже должна была с этим жить. Обладая божественным сознанием, друзья, ещё до пришествия на Землю, вместе написали контракт — соответствующий сценарий их жизней. И сейчас они в своём существовании на Земле разыгрывали пьесу, которую вместе сочинили.

Реалистичность видения глубоко поразила Джессику. Разве такое возможно? Неужели это было испытанием для друзей-ангелов, живших на Земле в другом облике? В ответ на эти мысли она почувствовала, как огромная любовь её ангелов омыла её существо, и поняла, что так всё и было. Джессика знала, что стала свободной. Она знала, что гнев бесследно исчез, поскольку ей дано было увидеть любовь, лежавшую в основе замысла трагического опыта её жизни. Отец, как они и договорились, помог в её испытании и дал ей почувствовать гнев. Теперь её страх стал призрачным, она видела, что он не в силах устоять пред светом истины. Гнев был «отключён», и она почувствовала, что освободилась от какого-либо страха, связанного с отцом. Одного лишь её намерения было достаточно, так же как было достаточно одного намерения Авраама сделать то, что ему велено.

Теперь уже Джессика увидела, что ей дано право выбирать, идти ей или нет на встречу с отцом. Она знала, что её задание выполнено, что она преодолела свой страх. Она действительно решилась встретиться с отцом, за это её и удостоили видения. Она увидела картину в целом и обрела божественную мудрость. Она прошла один из уроков жизни, и в её душе воцарился непередаваемый мир.

Однако любовь побуждала Джессику сделать и последний шаг. С новыми силами, без страха и желания отомстить, она пришла к дому отца и нажала кнопку звонка. Когда он подошёл к двери, то сквозь стекло она увидела потрёпанного человека, выглядевшего намного старше своих лет. Он совсем облысел, и взгляд его застыл, когда он узнал её. Стоя перед ним, она следила, как меняется выражение его глаз. Прежде чем он успел что-либо сказать, она со всей честностью произнесла: «Отец, я люблю тебя. Спасибо тебе за то, что ты сделал то, что должен был сделать. Я тебе прощаю всё. Я твоя дочь, и сейчас я обрела в своей жизни мир». И, больше не говоря ничего, она ушла, оставив его стоять в дверях одного, в раздумьях над тем, как такое вообще могло произойти.

Джессика никак не могла знать, насколько подавлен и угнетён был её отец. Давным-давно он отказался от своих жестоких привычек ради того, чтобы остаться в живых, но его жизнь была полна горя, и он чувствовал, что не достоин жить. Оказывается, и у него в жизни были проблемы, связанные с чувством собственного достоинства. Он сыграл свою роль, но и теперь ужас содеянного захлёстывал его. Он знал, что совершённое им не имеет прощения. И всё же каждую ночь ему снилось, что его милая дочь однажды приходит к нему, и он вымаливает у неё прощение. Ему недоставало сил найти её самому. Он очень боялся, что она отвергнет его, если он это сделает. Он мог лишь мечтать о том, чтобы его дочь подошла к его двери и сказала: «Отец, я прощаю тебя». И вот это произошло. Он уже не был прежним, и вскоре радость вернулась к нему. Его молитвы были услышаны. Его простил тот единственный человек, который мог это сделать, согласно Божьему замыслу. И он снова почувствовал, что и его жизнь чего-то стоит.

В ту ночь было спасено две жизни — спасено от чёрного отчаяния и страха, который так долго сковывал их, и всё благодаря мудрому поступку просветлённой дочери.

Много лет спустя, два добрых друга-ангела резвились среди звёзд, рассказывая сказку о том, как они были отцом и дочерью и как они выдержали испытание, узнав, будучи людьми, кем они были на самом деле. Они говорили, что истина никогда не скрывается от того, кто хочет её узреть, и о том, что Божественная любовь всегда одерживает верх над тьмой.




Можем ли мы, обретя самосознание, уничтожить страх, который не покидает нас всю жизнь, или длящийся годами гнев? Многие мужчины и женщины пришли к пониманию того, что, даже если над ними и совершили насилие, они всё равно не являются его жертвами. Существует определённый план: что будет делать человек с разрушающими его гневом и страхом — это и есть само испытание. Позволите ли вы этим эмоциям поглотить вас и руководить вашими поступками или попросите Бога помочь разобраться, в чём состоит ваше испытание?

Открытие себя включает открытие того, почему вы родились на этой Земле, и почему случилось именно то, что случилось. Задавались ли вы когда-нибудь вопросом «Почему я?» Ответ может потрясти вас до глубины души! Что, если он таков: «Потому, что вы сами это спланировали». Крайон говорит, что даже из самого большого страха и ярости может родиться великая любовь. Испытания трудны, но награды, которые получаешь, преодолев их, исполнены великолепия и надежды. Способны ли вы пройти через такое? Безусловно. Крайон говорит нам, что здесь находятся только самые достойные, которым по плечу испытания жизни на этой планете.

Я истеричка. Я невыносима.
Я разная, как сто улыбок мима.

Я эгоистка. Я великолепна.
Я от своих лучей, сияя, слепну.

Я нимфоманка. Я - непостоянна.
Я ветренна, я буду Вашей раной.

Я вечная эксгибиционистка.
Я обнажаю чувства. Я артистка.

Я королева черного пиара.
Я сплетница. Я Вам совсем не пара.

Я аферистка. Я плету интриги.
…Я лишь фрагмент. Я вырвана из книги.

Я Вас люблю. Я Ваша без остатка.
Я женщина почти без недостатков.

Она носила шелковые комбинации. Все остальное было как у всех - юбки, блузки, брюки, джинсы… Но эти комбинации.. и нижние юбки… Кто сейчас носит комбинации?… с кружевом почти что в ладонь, которое проглядывало сквозь полупрозрачную ткань блузки…
Я путалась в нем, в этом кружеве, и в нейлоновой нижней юбке, постоянно цепляя браслетом часов и рискуя порвать… А она шептала, задыхаясь:
- Родная… ну что ты… зачем… зачем так спешить…
С тех пор я не ношу часов. Ни на браслетах, ни на ремешках.

Она говорила, что шелк ласкает, что мягкая кожа приятна на ощупь, что Юнг - это шедевр.
Она стояла утром у окна и бесконечно курила, забыв об остывающем кофе в белоснежной фарфоровой чашке…
Она таскала меня каждый сентябрь в Большой на Кабалье и забывала обо мне при первых же звуках оркестра…
Она советовала снисходительно:
- Ну, "Улисса" прочесть все-таки стоит…
Она неслась по шоссе с какой-то чудовищной скоростью и шипела мне:
- На дорогу смотри… опять пропустим поворот…
Она считала, что черный цвет ей идет…
Лимонные розы она любила просто так…

Она ерошила мне волосы, гладила по щеке тыльной стороной ладони - еле ощутимым жестом, а от того особенно волнующим, разрешала класть голову на колени и целовать в шею… И когда мне уже мало было, совсем невозможно уже было касаться губами ямочки над ключицей, она бережно и тихо отстраняла меня, сама расстегивала верхнюю пуговицу на воротнике и безвольно роняла руку…

Я принадлежала ей - всецело и безраздельно.
Я служила ей, как служат службу в храме в праздничный день.
Я заботилась о ней, как заботятся о слабой здоровьем матери.
Я хранила ее, как хранят детей, оберегая от случайного взгляда и лишнего слова.
Я любила ее больше, чем себя. Я боготворила ее.
А она принимала это мое служение, это мое исступленное обожание с царственной покорностью…
И лишь иногда, когда она смотрела на меня, в ее глазах вдруг загорался зеленый огонь - как обещание принадлежать. И тогда я знала - сегодня она моя.

А утром она разглядывала в зеркале огромное багровое пятно у себя на шее и произносила с легкой укоряющей улыбкой:
- Мое солнышко…
А я стояла рядом, понурив голову и старательно изображая стыд, и клялась себе, что в следующую ночь сделаю то же самое...
А она вздыхала и шла к гардеробу - выбирать блузку с бантом на шее.

Я была невозможна. Я была просто невыносима. Я говорила невпопад и проливала вечно что-то на пол и на стол, я роняла, задевала локтем или краем пальто, я разбивала, сшибала на ходу и не могла удержать…

Я приходила раньше. Я задерживалась больше, чем следовало. Я звонила не вовремя и некстати.
Я не умела ждать. Я не была терпеливой. Я не была внимательной.
Я не просила - я требовала. Сейчас и немедленно. И все сразу.
А она не могла… она не могла - так…
И она разлюбила меня. Как? Да никак. Просто разлюбила и все. У нее не стало на меня времени.

Она не звонила, она молчала, она не приходила, она не отвечала на вопросы, она ничего не говорила. Она смотрела в сторону и мимо, и сквозь меня. Она улыбалась другим. Она смеялась с ними, она разговаривала с ними. Это было случайно, это было неизбежно - но это было специально. И это было назло. Действительно - назло. Чтобы мне было больно. И чем равнодушнее и небрежнее она это делала, тем больнее мне было.
Она уничтожала меня.

Я хотела вернуть.
Я готова была на все. На любые условия. Как угодно. Пусть не по-моему, но пусть только будет… хотя бы один раз…
Я таскала ее на концерты в консерваторию и на спектакли, заваливала лимонными розами, цитировала страницами "Улисса" и Юнга, ходила только в черном, носила только шелковые рубашки и перчатки из шевро. Я ведь так хорошо знала, что она любит, что именно она любит.
Но его не было… не было этого зеленого огня в ее глазах…
И не было этого хотя бы одного раза.
Но я все равно хотела вернуть. Но не знала - как.

И тогда я, наконец, придумала.
Я потащилась в Чечню от какой-то правоохранительной организации, предварительно сообщив ей об этом. Конечно же, намеренно. Причем позвонила в самый последний момент - опять же намеренно. Все было рассчитано.
-Давай быстрей! Борт уходит! - кричал мой оператор.
И его крик, конечно же, был слышен в трубке. Причем совершенно отчетливо. Потому что я специально звонила в последний момент, когда знала, что будут звать, - чтобы она слышала, как меня зовут на какой-то там борт. Все было рассчитано. Абсолютно все.
И я бубнила в трубку:
- Мне лететь… сейчас… борт готов уже… мы последние остались… я не хотела звонить… так… подумала, что тебе может быть интересно, куда это я пропала… в общем, я тут на пару дней… исчезну… так что ты не скучай… отдохни тут от меня…
- Куда ты?!
И дальше пауза.
- Ну… это…
Я вдруг обнаружила, что сказать любимой женщине слово "Чечня" ужасно сложно… Оно застряло в горле.
- Какого черта!!! Там матерятся уже все! Давай кончай трепаться!!
- Куда ты? - холодно и жестко. Так, как только она умела.
Мне это помогло. Помогло разозлиться.
И как можно небрежнее. Со всей легкостью и легкомысленностью, со всей веселой злостью, на какую только способна:
- Да так! В Чечню лечу!
И для пущей убедительности, что мне вот так вот это все запросто - добавить - легкий смешок. Легкий и веселый. Хохотнуть так небрежно.
Для тех, кто понимает - был январь 1995.
- Родная… зачем??… зачем…
Я упивалась ее шепотом.
- Девочка моя, зачем?… ну зачем?
Я знала, что она плачет. И была счастлива этим.
Но лететь-то все-таки надо было.
- Да сколько можно уже!!
- Ты будешь меня ждать? Да? Да? Скажи мне, что ты будешь меня ждать!
- Зачем? Скажи мне - зачем???
- Скажи, что будешь ждать!! Скажи мне!!
- Только мы остались!
- Я хочу, чтобы ты сказала, что будешь ждать!!
- Да не возьмут же!! Без нас улетят!
- Все. Мне пора. Прощай.
- Либе!!! Буду… Буду ждать… Я буду тебя ждать! Ты не бойся! С тобой ничего не случится! Я буду молиться за тебя!
Это был единственный раз, когда я слышала, как она кричит.

А потом я лежала в грязи в вонючей воронке на окраине какого-то чеченского села, названия которого мы так и не узнали. И мой сумасшедший оператор, за которым я зачем-то увязалась, кричал мне, стараясь прорваться голосом сквозь вой налета, что надо встать…
Зачем он встал тогда? Ракурс… ему нужен был определенный ракурс, чтобы отснять заходившие на цель бомбардировщики…
Тогда уже не было ничего. Ни Москвы. Ни женщины, ради которой я оказалась тут. Ни дома. Ни друзей. Ни врагов. Ни счастья быть любимой. Ни несчастья быть нелюбимой…
Была просто глупость - переться сюда, под настоящие бомбы, чтобы что-то там доказать…
И чтобы оправдать эту глупость - хоть как-то, нужно было сделать еще большую глупость - нужно было просто встать - рядом с ним. Зачем? Не знаю. Просто глупо было лежать в вонючей грязной воронке, когда он стоял, задрав тяжелую камеру вверх, и целился в эти летящие на нас самолеты.
Я встала и стояла рядом с ним на краю воронки просто так, потому что мне-то делать было абсолютно нечего - это ведь он снимал, а у меня был только блокнот и диктофон. Но не включать же его, чтобы записать этот гнусный вой…
Я стояла рядом с ним и разглядывала налипшую на ботинки грязь. И поминутно вздрагивала, вжимала голову в плечи, потому что бомбежка - это очень шумно. И думала, что и рыжая замшевая куртка, и песочного цвета джинсы совершенно испорчены. И если брюки отстирать еще удастся, то куртку уж точно придется выбрасывать… А еще мне очень хотелось, чтобы бомбежка поскорее уж закончилась бы, потому что уши окончательно заложило.

Разумеется, за это я получила все, что хотела.
Кроме, пожалуй, зеленого огня в глазах.
Ну, и на утро она ничего не разглядывала перед зеркалом.
А просто сразу прошла к шкафу и достала из него черный свитер с высоким тугим воротником.
И не сказала "мое солнышко"…
Она вообще ничего не сказала.
И все началось сначала.

Почему она не отпускала меня?.. Ведь я не была ей нужна… Не знаю.
Я пыталась понять, но не могла. И тогда я решила уйти сама.

Психотерапевт была тоже худая и тоже блондинка. С холодными серыми глазами. Сухая и жилистая. Она была чем-то даже похожа на нее, не хватало только очков… Впрочем, тем проще было говорить…
И я говорила. Обо всем. Много часов подряд. Как на исповеди.

И когда я все-таки договорила, когда я высказала, наконец, все, - пусть не ей самой, а этой совершенно чужой мне женщине, которая продавала мне свое время, внимание и участие по двадцать пять долларов за час, - она начала меня учить.
Я не знала, чему она учит. Но училась старательно.
Я делала все, что мне было велено. Я выполняла все домашние задания, не пропуская ни одного упражнения… Это было что-то вроде школы, в которой я была старательной ученицей. И в которой больше всех других уроков я любила письмо и счет.

Я делила пополам двойной листок в клеточку, расчерчивала на квадратики и старательно заполняла обидами левую половину - большими, поменьше, маленькими и самыми мельчайшими. Правая неизменно оставалась пустой.
Я прислушивалась, я вслушивалась, я старалась не упустить ни единого слова. И когда, наконец, слышала, что так жаждала услышать, - я радовалась. "Ага! - говорила я себе удовлетворенно, - Вот оно! Вот!.."
И бежала к своему чудовищному дневнику - делать новые пометки.
Двойной листок, исписанный мелким почерком, - был моей ежедневной нормой.
И когда я, наконец, дописала и досчитала, когда исчерпалась, когда больше нечего было вписать в эту страшную левую половину, когда все, абсолютно все обиды сложились в один огромный преогромный ком, в огромнейшую гору, которая просто-напросто раздавила меня, я поняла. Я, наконец, поняла. Я - научилась. И поняла - чему.
Я научилась ненавидеть.
И ненавидеть было проще, чем любить. А разучиться сложнее. И, увы, дольше.

И я ненавидела. Люто и страстно. Так, как когда-то любила.
Я ненавидела твой голос, цвет твоих волос, твое имя, и свое заодно, потому что у нас были одинаковые имена, - и даже тот всемогущий зеленый огонь желания и любви ко мне, который временами все еще загорался в твоих глазах…
Я ненавидела твою божественную грудь, от которой невозможно было оторваться часами - которую можно было целовать часами… То, как ты стягивала зубами кружевную бретельку и впивалась губами в мое плечо… То, как ты беззвучно молила - "…руку… только… руку… не убирай…" - и снова сжимала зубами запястье, чтобы подавить стон…
А еще я ненавидела шелк, мягкую кожу, Юнга,высокие каблуки, черный кофе без сахара, Монсеррат Кабалье, ситцевые халаты в цветочек, сигареты с ментолом, черный цвет, Джойса, скорость, розы лимонного цвета. И себя.
Девочка моя, моя любимая, моя единственная, что же я с нами сделала…

- Ты любишь ее?
- Кого? Ее?! Конечно же нет! Да и что там любить?? Я же все выдумала… Я все придумала сама - вот уж это я умею!.. Все эти жесты, замечательные слова, это тихое дыхание… Ничего этого нет! Это мое воображение!
- Ты любишь ее?
- Говорю же - не люблю. Все давно прошло, перегорело. Все давно выжжено и даже остыло. Забыто.
- Ты любишь ее?
- Она меня не любит! Она разлюбила! Я не знаю, почему так произошло… не понимаю! И понимать не хочу! Но я знаю это! Знаю наверняка!
- Ты любишь ее?
- Пойми, я не нужна ей… совсем… она оставит меня рядом от скуки… или из самолюбия… я даже знаю, что она скажет, если я вдруг приду… "ты не быстро в этот раз"… и холодно улыбнется… как она умеет… только у нее эта ледяная равнодушная улыбка…
- Ты любишь ее?
- Кого? Кого мне любить? Воспоминание? Так я даже не помню ее! Я не помню как она выглядит, не помню голоса… в памяти ничего не осталось… какие-то куски, обрывки… я увижу и пойму - совсем другой человек… чужой, ненужный… И тогда уже будет кончено действительно все - навсегда и окончательно… а так хоть что-то…
- Ты любишь ее…
- Конечно, люблю… Я буду любить ее всегда… Я же пообещала ей когда-то - любить ее всегда.

хочется,выходя из этого "райского гнездышка", неибаться как громко закрывая дверь, сказать в коридоре: идите нах, уважаемый родитель.

наверно, надо сказать родителю спасибо за то, что он сделал меня еще сильней и неуязвимее. спасибо. это закаляет ш0 пестетс.

спасибо папа отец. знаешь, я уйду из твоего дома. я больше не хочу "жить в твоей квартире", "одеваться за твои деньги", "есть на твои средства", "развлекаться на твои доходы", "существовать за твой счёт".

знаешь, папа отец, я уйду и не возьму с собой ни единой вещички, купленной за твой счёт. забери все мои туфли на шпильках, все мои платьица и белье, всю мою косметику от maybelline, все мои безделушки, компьютер, мобильный. оставь эти богатства себе на память.

но, имей в виду, что у тебя больше не будет дочери, с того самого момента, как я окажусь за порогам "твоей квартиры". я не стану тебе больше грубить и сегодня я презрительно промолчала. но, знай, когда я буду выходить из под "твоей крыши", я скажу про себя: "иди нахуй папа отец."

я благодарна тебе за все, что ты для меня сделал, но ты мне больше не папа отец.

0

1.Решителен и настойчив.

2.Рожден позднее 1978 года (именно в этом году стали рождаться первые дети не с золотистой, а с фиалковой аурой.)

3.Проявляет себя творческой натурой, имеет склонности к музыке, поэзии.

4.Склонен к вредным привычкам.

5.«Древняя душа», ощущает себя так, как будто ему не 13, а уже 43.

6.Интуитивен, способен принимать верные решения, полагаясь лишь на свою интуицию.

7.Независим и горд, даже в унизительных для себя ситуациях.

8.Способен на ярость и жестокость в том случае, если натыкается на непреодолимую стену равнодушия и лжи.

9.Склонен к бессоннице, беспокойному сну, ночным кошмарам, часто с трудом засыпает или боится уснуть.

10.Горит желанием помочь миру в каком-то великом деле.

11.Отличается высокой самооценкой.

12.В подростковом возрасте нередки периоды депрессии, случались мысли о самоубийстве.

13.Ищет настоящей, крепкой и искренней дружбы, остро нуждается в безусловной любви близких людей, требует к себе много внимания.

14.Часто испытывает привязанность к растениям или животным. Некоторые Индиго настолько влюблены в природу, что понимают язык растений и птиц, они радуются, страдают и переживают вместе с ними.

15.Все Индиго терпеть не могут, когда их заставляют делать что-то просто потому, что «я так сказала» или «так надо», или «все так делают».

16.Прежние приемы воспитания на него не действуют. Он совершенно не реагирует на строгие «воспитательные меры», например, наказание, угрозы или унижение.

17.Ребенок производит впечатление необщительного, если не находится в компании себе подобных.

Что я могу вам сказать,дорогие...фильм не такая катастрофическая лабуда как "ГП и Кубок Огня", но явно хуже чем первые три. Честно проспала четверть сеанса на плече у Ичиго.

И вообще нас больше порадовали трейлер " Зачарованной", поедание сахарной ваты всех цветов радуги и славные жеребцы,похожие на Гина и Айзена.





баян,но лольно всё же.НАЧАЛО
ЗРИТЕЛИ: О господи, что за огромная бесформенная башка торчит из травы! Инопланетянин? Мы что, «Знаки» смотреть пришли? Какие дикие вольности позволяют себе сценаристы по отношению к первоисточнику! Мюриель, я возмущен!
ЗРИТЕЛИ: ...А, это всего лишь новая прическа Гарри Поттера. Ладно, проехали.

ГАРРИ: Я тут парюсь на детской площадке, весь из себя такой эмо.
МАТЕРИ: Идем отсюда, Тимми, этот Поттер наверняка мастерит бомбы и слушает альтернативную музыку!

ДАДЛИ: Эй вы, мой новый прикид нынче озаглавлен Большой Д. Врубились, лохи?
ГАРРИ: Дадли, какой нафиг прикид, ты в Суррее родился! И перестань колотить мелюзгу.
ДАДЛИ: Чувак, он не врубился в мою крутизну! Ему хана. И вообще... ты гей.
ГАРРИ: А НУ БЫСТРО ВЗЯЛ СВОИ СЛОВА НАЗАД! Я – ПРИМЕР ДЛЯ ДЕТЕЙ ВСЕГО МИРА! ГДЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА ИЗ ТЕКСТА? ЧТО ТЫ СКРЫВАЕШЬ?
ДАДЛИ: Ну ты и невротик в этом фильме.
ГАРРИ: Трепещи при виде моей скромной палочки!
ДРУЖКИ ДАДЛИ: Страшные подозрения неожиданно зародились в наших мозгах – что на самом деле происходит за закрытыми дверьми у этих Дурслей?
ДЕМЕНТОРЫ: бу!
ДРУЖКИ ДАДЛИ: Слава богу, нападение зла прервало приступ гетеросексуальной паники!

ПУЗО ДАДЛИ: Я мягко подпрыгиваю, чтобы не оставалось сомнений, который из этих мальчиков достоен осуждения, а кто явно болеет Правоверной Анорексией.
ДЕМЕНТОРЫ: Мы, конечно, гады, но торопиться некуда.

ДЕМЕНТОРЫ: Арррр! Ща как врежем!
ГАРРИ: Дадли, пусть я в смертельной опасности, но благородство велит посоветовать тебе спасаться одному.
ДАДЛИ: Не учи ученого!
ГАРРИ: Не думай обо мне, Дадли, беги!
ДАДЛИ: Есть! Сматываю удочки!
ГАРРИ: Нет нужды вспоминать, что я наверняка доживаю последние минуты...
ДАДЛИ: Не вопрос! Я быстр, как ветер!
ГАРРИ: Пусть погибну ради... (Шота Руставели хорошо на перевод ложится, ЛОЛ)
ДАДЛИ: падает
ДЕМЕНТОРЫ: Отдать нам твой душа!

ГАРРИ: Задолбали! Вечно я должен все делать сам! Expecto patronum!... Ой. Миссис Фигг. Я вас не заметил. А мы тут плюшками... и вовсе я не... ну и что, что в руках палочка, а братан на земле валяется... А еще – вы меня хорошо слышите? – это ни разу не доказательство существования какого-то там волшебного мира...
РОБОТ МИССИС ФИГГ: Я. Знаю. Что. Ты. Волшебник. Гарри.
ГАРРИ: Эээ... откуда?
РОБОТ МИССИС ФИГГ: Некогда. Объяснять. Пойдем.
ГАРРИ: Один вопрос можно? Зачем вам этот огромный чемодан?
РОБОТ МИССИС ФИГГ: В. Нем. Лежит. Мой. Гигантский. Телефон.
ГАРРИ: А, ну... ладно.
РОБОТ МИССИС ФИГГ: Меня. По. Нему. Вызывают. На. Экран.

ПЕТУНИЯ ДУРСЛИ: Как мне жарко... раздеться, что ли?
ЗРИТЕЛИ: Мы, конечно, ожидали крутого, эротичного Гарри Поттера, но кто мог знать, что веселье начнется с Петунии?
ВЕРНОН: Петуния, детка, ты такая горячая и румяная... Мммм... мороженого не хочешь?
ПЕТУНИЯ: Может быть. Что еще предложишь?
ВЕРНОН: Где твоя большая ложка? Детка, у Вернона найдется, чем тебя накормить!
ЗРИТЕЛИ: ...
ГАРРИ: Здрассьте... эээ... ммм... ну... ни за что не догадаетесь, что только что случилось со мной, Дадли, парой дементоров, миссис Фигг, гигантским телефоном... я вам не помешаю?
ВЕРНОН: Чья это была идея – завести ребенка?
ПЕТУНИЯ: Не скажу, но вот открывать молочнику, когда под дверью валялся второй, точно нечего было.

ГАРРИ: Я мечусь по постели и вижу сны о Седрике. Откуда, спрашивается, у Дадли эти дурацкие идеи...
ТОНКС, ШАКЛБОЛТ И МУДИ: Салют!
ГАРРИ: Два чужака плюс мужик, которого я знаю как УпСа! Почему я должен вам доверять?
МУДИ: Ну, в книге с нами был Римус Люпин. Но время поджимает, поэтому Люпин в этом фильме не разговаривает.
ГАРРИ: ... Вообще?
МУДИ: Парень, три четверти диалогов твоего лучшего друга пошли коту под хвост. Тебе крупно повезло, что Люпин вообще на глаза показывается. Двинули?

ТОНКС: Когда я острю, у меня краснеют волосы – гляди, Гарри! Чувствуешь зарождение эдипова комплекса?
ГАРРИ: Нет вроде.
ТОНКС: Ну ничего, всему свое время.

ДРЕВНИЙ И БЛАГОРОДНЫЙ ДОМ БЛЭКОВ С ТЕРРАСОЙ: появляется
ГАРРИ: Ух ты! Хосспади! Глазам не верю! Вы видели, он же просто так появился... хлоп! Из ниоткуда! Потрясающе! Офигеть! Настоящее волшебство!
ШАКЛБОЛТ: Кирдык магическому миру. Однозначно.

ГАРРИ: Темный коридор выводит ни к кому иному, как к моему симпатичному крестному отцу! Ах, Сириус, как я рад, как я рад...
МИССИС УИЗЛИ: Шарахает дверью, обнимает Гарри.
ГАРРИ: Завывает от облома непорочной любви к крестному
МИССИС УИЗЛИ: Топай наверх! Утром он будет таким же симпатичным!

ГЕРМИОНА: лезет обниматься
ГАРРИ: Женщины цепляются, а симпатичного крестного не видно. Грядет приступ эмо! Народ, а чего, в самом деле, мне никто не звонил и не писал все лето?
БЛИЗНЕЦЫ: Привет, Гарри, чего орешь на весь дом?
ГАРРИ: Да я вроде тихо гов...
БЛИЗНЕЦЫ: Книгу читал, Гарри? Орешь, как резаный. Большими буквами написано.
ГАРРИ: Надо же, какая длинная эта книга.
БЛИЗНЕЦЫ: Не трать время на вопросы! Едем дальше! Пора дать кошке шанс напакостить с подслушиванием.
РОН: Мерзкий у тебя кот, Гермиона.
ГЕРМИОНА: Заткнись, Рон. Не слышал, что ли, твои диалоги урезаны!

СИРИУС: Гарри Джеймс Поттер! Иди ко мне!
ГАРРИ: Наконец-то! И года не прошло!
СИРИУС: О, Джеймс! Гарри! Джарри! Обними меня.
ГАРРИ: Никогда меня не отпускай, Сириус!
ЛЮПИН: Вообще-то вы дорогу загораживаете. Серьезно, до чайника не дотянуться. Если б вы хоть на пару шагов в стор...
СИРИУС: Крепче держи меня, Джарри! Я – голуб... синий. От холода.
ЛЮПИН: Вот оно что. Не надо двигаться. Я лучше потом вернусь.

ГАРРИ: Хосспади помилуй, домовой эльф! Ты тоже будешь ходить за мной по пятам, выть хвалу и осыпать подарками?
КРИЧЕР: СЧАСТЛИВ ОТ ВСЕГО СЕРДЦА СООБЩИТЬ ЮНОМУ ГОСПОДИНУ, ЧТО БОЛЬШЕ МНЕ ДЕЛАТЬ НЕЧЕГО!

МИНИСТЕРСТВО: Фотографии Фаджа отнюдь не должны служить упоминанием о Второй Мировой Войне. Мы вообще о такой не слыхали. И о дементорах вам не верим.
РОБОТ МИССИС ФИГГ: Я. Могу. Объяснить.
МИНИСТЕРСТВО: Если вы обещаете заткнуться и уйти, Гарри свободен.
РОБОТ МИССИС ФИГГ: Вот. И. Славно. Давайте. Сюда. Мой. Чек. Он. Пойдет. В. Чемодан. К. Гигантскому. Телефону.

СИРИУС: Видишь, как меня выжгли из фамильного древа? Сбежав из дома, я стал жить с тобой. То есть с твоим отцом. О, как ты похож на Джеймса. Помню как сейчас – какой он красивый, спортивный, ловкий, гибкий и... твоей матерью должен был быть я, Гарри!
ГАРРИ: Эээ...
СИРИУС: Подожди, вот станешь совершеннолетним, мы поженимся и заживем, как приличная семья.
ГАРРИ: О, Сириус, скорее бы! Я уже начал вышивать себе приданое!
СИРИУС: Ты будешь прекрасной невестой, Джеймс.
ГАРРИ: Гарри...
СИРИУС: Не суть.
ОБУГЛЕННЫЙ В ТОМ МЕСТЕ, ГДЕ РАНЬШЕ БЫЛО ЛИЦО СИРИУСА, ГОБЕЛЕН: Не сомневаюсь, что нереально крупный план вовсе не служит в качестве дурного знака! Ни разу!

ГАРРИ: Поезд отходит, Сириус. Обними меня перед разлукой!
СИРИУС: Вообще-то у меня под пальто ничего нет, а на вокзале людно. Если я начну обниматься с пятнадцатилентими мальчиками, тюрьмы мне не миновать.
ГАРРИ: Ладно. Какие у тебя крутые татуировки, Сириус! Я твой навеки!
СИРИУС: Ах, Джарри. Я тебя тоже люблю.

МАЛФОЙ: Эй, Поттер, все говорят, что ты чокнутый. Твой гардероб это подтверждает.
ГАРРИ: А ну быстро извинился! Я одет в стиле грандж!
РОН: Пошли отсюда, Гарри. С Малфоем нельзя драться.
ГАРРИ: Но в книге говорится...
РОН: Ты сценарий читал, Гарри?
ГАРРИ: Я... но я... ща как психану в натуре!
РОН: Наконец-то входишь в образ! Давно пора!
ГЕРМИОНА: Заткнись, Рон.
РОН: Есть, мэм!
ГАРРИ: ...
РОН: Всяк сверчок знай свой шесток, понимаешь ли.

ГАРРИ: У меня вопрос. Почему кареты запряжены птеродактилями?
РОН: Как говорится, если тебе начинают мерещиться крылатые динозавры...
ГЕРМИОНА: Заткнись, Рон. Нет никаких динозавров, Гарри.
ЛУНА (издалека, с ирландским акцентом) Я тоже вижу динозавров, Гарри. Я много чего вижу.
ГАРРИ: Ух... правда? Хорошо. От сердца отлегло.
РОН: Она малость того, правда?
ЛУНА: Заткнись, Рон. Я вам не малость! Я – супер того!

АМБРИДЖ: Я в розовом – мечта злодея!

ШЕЙМУС: Не знаю, Гарри, по-моему, ты все врешь о Вольдеморте.
ГАРРИ: Я тебя ненавижу и твою мамашу ненавижу и твою рожу и рожу твоей мамаши тоже!
ШЕЙМУС: Ну все, довыпендривался!
РОН: Отвалил от Гарри! У меня, может, диалогов и нет, но за гаррины я любому пасть порву!
ГАРРИ: Нужен ты мне, как мертвому припарки.
РОН (вынимает гитару и поет) А я-то думал, что любить мужчину – проще. Ты не единственный, кто чувствует себя всеми покинутым. Почему ты все время сердишься...

ГАРРИ: Профессор Дамблдор! На два слова!
ДАМБЛДОР: Главное – вовремя смыться. Побыстрее, то есть.
ГАРРИ: Профессор, вы же говорили, что мы нашли общий язык! Профессор, вы обещали звонить!

ГАРРИ: Вспоминает Седрика Диггори и себя на год раньше, просыпается в слезах
ЗРИТЕЛИ: Ах, Гарри, мы тоже тоскуем по твоей прежней шевелюре.

ГЕРМИОНА: Нужно пожаловаться, что Амбридж заставила тебя вырезать «Я не должен лгать» на руке, Гарри.
ГАРРИ: Не могу! Она говорит, это наш личный секрет, и вообще это только если я проказничаю, а если буду хорошим мальчиком, она не станет меня наказывать, а кроме того... не знаю... это правильно вообще-то – то, что я страдаю.
ГЕРМИОНА: Опаньки.
ГАРРИ: Как ты думаешь, мне пойдет такой капюшон, только черный?

ГАРРИ: Шеймус мне не верит! Малфой надо мной издевается!
РОН: А мы и не знали, как ты переживаешь из-за Шеймуса, Гарри.
ГЕРМИОНА: Разве издевательства Малфоя еще не стали традицией?
ГАРРИ: Не знаю и не хочу знать! Может, суть в том, чтобы стать Волком-одиночкой. Может, меня никто не любит. Может, меня все ненавидят. Тогда я пошел в садочек – угадайте, чего я там наемся?
РОН: ..Червячков?
ГЕРМИОНА: Заткнись, Рон.

ГОЛОС ГАРРИ: «Милый Сириус, скоро зима. Дни все короче и темнее. Они холодны, как сердца окружающих меня людей. (Меня никто не понимает.) Темны, как моя одинокая, отчаявшаяся душа. Я стал писать стихи о своей боли в ЖЖ. Их никто не комментирует. Объяснил Гермионе – это потому, что никто не понимает. Она сказала, что трудно читать черные буквы на черном фоне.

Из хороших новостей – стал слушать Evanescence...»

ЛУНА: Видишь невидимых птеродактилей, вестников смерти? Они такие уникальные, понимаешь?
ГАРРИ: Не особенно. Слышь, чокнутая? Ты чего босиком ходишь?
ЛУНА: Супергероям обувь по барабану. Смотри, уникальный детеныш птеродактилей ест мясо, а не яблоки.
ГАРРИ: Я вот не понял – как давно ты таскаешь в сумке этот кусок сырого мяса?
ЛУНА: Слушай внимательно, Гарри. Птеродактили, вестники смерти, уникальны. Настолько, что простые, скучные смертные не понимают их уникальности. Поэтому иногда, Гарри Поттер, детенышам птеродактилей одиноко и тоскливо. И все из-за их уникальности.
ГАРРИ: Надо же, Луна, какое совпадение! Я ведь тоже не абы кто!
ЛУНА (вздыхает): Верно, Гарри. Все верно.

ГАРРИ: Луна, хочу спросить тебя о чем-то очень важном. Ты случайно не пишешь стихи в ЖЖ?
ЛУНА: О, Гарри, пишу! Все больше о трагической смерти своей матери. Мы вдвоем остались – отец мой да я. Так что мое горе ни в какое сравнение с твоим не идет.
ГАРРИ: О, Луна! Я тебя в френдленту добавлю!

ГЕРМИОНА: Набираем партизан! До чего круто быть плохой девчонкой!
РОН: Верните прежнюю Гермиону! Впрочем, теперешняя скорее позволит себя потискать.
ГЕРМИОНА: Заткнись, Рон.

запись создана: 16.08.2007 в 00:11