Книги в руках, сонный взгляд она уходит в школу,
Машет рукой её мысли уж не здесь.
Сердце моё вновь кольнёт такой знакомой болью
И на минутку я должна присесть.

Её душа закрыта на замочек.
Мне кажется её теряю я.
Всё реже улыбается мне дочка
Забавная моя.

Снова ускользает от меня,
Ловлю я близости мгновенья.
Они как тени,
Снова ускользают от меня.
Как её понять мне всякий раз,
Когда хочу стать ближе с нею.
Она взрослеет,
Снова ускользая от меня.

Дрёма в глазах, мы вдвоём.
Молчаливый завтрак.
Всё не проснусь, чтобы слово ей сказать.
И лишь потом, дверь закрыв, понимаю с болью
Мне мгновенья не вернуть назад.

Мне не вернуть несбывшихся поездок,
Ни встречи ни прогулки ни одной
(Снова ускользает от меня)
Как жаль, что не сумела я исполнить обещанного мной

Снова ускользает от меня,
Ловлю я близости мгновенья.
Они как тени,
Снова ускользают от меня.
Как её понять мне всякий раз,
Когда хочу стать ближе с нею.
Она взрослеет,
Снова ускользая от меня.

Я так хочу остановить мгновенье
Спасти от шуток времени его
Снова ускользает…

Книги в руках, сонный взгляд она уходит в школу,
Машет рукой её мысли уж не здесь...

Каllen/Gino.Соблазнение,связывание,сопротивление.
Millay/Rivalz. Первый раз. На крыше Академии Эшфорд,во время звездопада.
Mari/Anya/C.C. Dreamsex,лёгкая психоделика, юри в пустом классе Академии.
Gilford/Lelouch. Гилфорд под воздействием гиасса принимает Лелуша за Корнелию...
Knights of Round/ Kallen.Принуждение, унижение,кинки в ассоритменте. No group.
Shneizel/Cornelia. Cornelia/Gilford(dreamsex).Boundage, повязка на глазах.
Lelouch/C.C. В пиццерии. Соус, миньет, застукивание Сузаку. Humor.
Lelouch/Clovis.Раптофилия,snark.
Ougi/Viletta.HurtComfort,в итоге comfort, без hurt.
Lelouch/Rollo.Легкий snark, принуждение, проверка на преданность.

C.C. selfcest.Возможно использование как секс-игрушек так и подручных материалов.
Rakshata/Lloyd. Эротическая история происхождения прозвища " Граф Пудинг".
Lloyd/Nina. Первый раз. Немного юмора и конфузов.Застукивание Шнайзелем.
Nina/Euphemia.Петтинг.
C.C./Mao. Головокружительный секс-марафон в парке аттракционов.
Lelouch/C.C.(slave). Лелуш рыдает во время оргазма, СС шокирована.
Mao/Anyone ( OC).Эретофонофилия, помешательство, агнст.
Kallen/Lelouch. Секс в кабине Гурена. Секс в одежде. Первый раз у обоих.
Gino/Kallen. Горячий шоколад. Соблазнение. Куннилингус. Возможен хэппиенд.
Lelouch/Shirley. Психоделика,dreamsex,romance, танатомания.

V.V./Marianne.Jealousy.UST.Hairplay. Agnst.
Lelouch/Nunnally. По обоюдному желанию. Одержимость сестрой. Ревнующая Карен.
Suzaku/Anya. Hospital romance, ликантропия.
Kaguya/Tian Tzy.Hairplay, секс-игрушки и романтическая обстановка.
Mariane/Anya. Anya selfcest. Dreamsex. " Когда я мастурбирую, я плачу...".
Lelouch/Suzaku. Сузаку Нулевой Рыцарь, Лелуш Император. Секс на полу ванной.
Diethard/Jeremiah.BDSM, флагелляция, съёмка.
Jeremiah/Lelouch. Кое что о преданности...
Kallen/Suzaku.jealousy Anya. Мазохизм. Вполне возможен стеб, по фанарту.
Kallen/Lelouch.Психоделика, стигматофилия,blade imitacy.

Gino/Suzaku. Мгновенная эрекция.Совращение.
Студенческий совет. Покер на раздевание ( или на желание).
C.C./ Marianne.Драббл по фанарту. Naked pillow fight.
Kallen/C.C./Lelouch. Gino/Anya. AU. Вот такие дела в Датском королевстве...
Charles/Marianne.Дьявольское обольщение. Сладострастие. Вся жизнь перед глазами.
Tamaki/C.C.(slave). Солёные огурцы. Humor.
C.C./Suzaku. Танатофилия.
Rollo/Nunnally.HurtComfort, слишком яркие ощущения Наналли, остановка сердца Ролло.
Gino,Rollo,Suzaku,Schneizel /fem!Lelouch " Я душу дьяволу продам за ночь с тобой..."
Lelouch/Kallen.Помпезное примирение. Бурный секс и счастливый финал.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Алексей Эйснер " Человек начинается с горя..."

Надвигается осень. Желтеют кусты.
И опять разрывается сердце на части.
Человек начинается с горя. А ты
Простодушно хранишь мотыльковое счастье.

Человек начинается с горя. Смотри,
Задыхаются в нем парниковые розы
А с далеких путей в ожиданьи зари
О разлуке ревут по ночам паровозы.

Человек начинается... Нет, подожди.
Никакие слова ничему не помогут.
За окном тяжело зашумели дожди.
Ты, как птица к полету, готова в дорогу.

А в лесу расплываются наши следы,
Расплываются в памяти бедные страсти -
Эти бедные бури в стакане воды.
И опять разрывается сердце на части.

Человек начинается... Кратко. С плеча.
До свиданья. Довольно. Огромная точка.
Небо, ветер и море. И чайки кричат
И с кормы кто-то жалобно машет платочком.

Уплывай. Только черного дыма круги,
Расстоянье уже измеряется веком.
Разноцветное счастье свое береги,-
Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.

Зазвенит и рассыплется мир голубой
Белоснежное горло как голубь застонет.
И полярная ночь поплывет над тобой,
И подушка в слезах как Титаник потонет...

Но уже, погружаясь в арктический лед,
Навсегда холодеют горячие руки.
И дубовый отчаливает пароход
И, качаясь, уходит на полюс разлуки.

Вьется мокрый платочек, и пенится след,
Как тогда...Но я вижу, ты все позабыла
Через тысячи верст и на тысячи лет
Безнадежно и жалко бряцает кадило.

Вот и все. Только темные слухи про рай...
Равнодушно шумит Средиземное море.
Потемнело. Ну, что ж. Уплывай. Умирай.
Человек начинается с горя...

Он придет, должно быть, в восемь - в золотых лучах рассвета.
Как всегда, по расписанью, не теряя ни минуты.
Привезет он нашу осень, непохожую на эту -
ту, что август по незнанью выдал за нее кому-то.
Ах, запутаясь, запутай дни и ночи новых сроков,
В паутинках над дорогой мир какой-то беспечальный.
Хватит и одной минуты, чтобы выучить уроки
Прошлой жизни, жизни строгой, бесконечной изначально.

Все меняется, мой мальчик, светлый юноша осенний -
Рыжий волос не от них ли, от ладоней клена ярких?
Как нам жить с тобою дальше, в этом мире злом и бренном? -
Словно искра, вместе вспыхнем, и осыпемся - мгновенно.
Преходяще все, конечно, но не все - по расписанью.
Поезд в нужный час отчалит, уступая путь к перрону.
Из полей, холодных вечно, подлетят к перрону сани -
Королева беспечально выйдет в мантии, в короне.

Посмотри: на троне нашем все сезоны - самозванцы.
Мальчик, почему мы терпим эти грубые вторженья?
Ты любых сезонов краше на любой из этих станций -
Оттого под наши двери всех на свете притяженье.
По твоей ли темной воле все свершается на свете:
Поезда уходят в рейсы и хронометры кружатся?
Я твоей причастна боли, за тебя всегда в ответе, -
В этом августе, как в песне,
ты позволишь
мне
остаться...

Суета вокруг ночных клубов затихала, и на улицу вываливались веселившиеся в них люди в легкомысленных блестящих нарядах - лица их были пусты, а в ушах стоял звон от испытанного наслаждения. Время от времени попадались навстречу такси, и свет их фар казался все более тусклым и ненужным. Уже появились на тротуарах первые бегуны, трусившие по утренней прохладе. Невидимые ночью облака обрели четкие очертания - по серо-коричневому, начинающему светиться небу над группой островов поплыли синие замки и лошадиные головы.

Да, он должен был пойти именно сюда, к этому песку, где следы, оставленные некогда их молодыми ногами, затерялись среди миллионов других отпечатков, и спрятать свои туфли именно там, где она нашла их, - под кустиком пляжного горошка. Он должен был пойти вдоль вздымающегося подола моря, вспоминая, каким он был прежде, до того, как она навязала ему чудо. Она еще издали заметила черный разрыв на бледной ленте морской пены - словно на мокрый песок, который отражал светлеющее небо, выбросило пук водорослей. Повинуясь дыханию моря, волны накатывали и отступали прочь. Изабель не остановилась и не побежала к этим водорослям; сняв сандалии, она пошла вперед, ступая по воображаемым следам Тристана, хотя море давно уже смыло их.

Он лежал ничком, и его безупречные зубы обнажились в вежливой улыбке; рука его лежала под головой - он спал в такой детской позе. Его полуоткрытые глаза с закатившимися зрачками блестели, как осколки выброшенной на песок раковины. Волны обрушивались на берег, устраивая маленькие водовороты вокруг его ступней, которые окаменели, уткнувшись пальцами в песок под прямым углом. "Преданность", - говорило его окоченевшее тело, прижимаясь к песку пляжа.

В предрассветной мгле начала собираться толпа: танцоры, официанты, шоферы такси, девицы легкого поведения в вечерних нарядах, банкиры, владельцы магазинчиков и домохозяйки, начинавшие свой день с пробежки по Копакабане, - все шли поглазеть на труп.

В воздухе витали многочисленные вопросы, люди расспрашивали друг друга о происшедшем, сочувственно переговаривались вполголоса и выжидающе смотрели на Изабель: толпа хотела, чтобы она рыдала, выла и вообще выражала свое горе запоминающимся способом. Однако горе ее было строгим и скупым, а чувства упорядочены, как потрескавшийся, истертый, но по-прежнему хранящий симметрию античный узор.

Она вспомнила историю, которую прочла в те первые дни на Серра-ду-Бурако. Чтобы чем-то заполнить одиночество в хижине старателя, она читала обрывки рассказов на смятой и засаленной бумаге, в которой на прииск поступали инструменты и припасы, и большей частью рассказы эти были о любовных приключениях и скандалах из жизни знаменитостей. Один из них повествовал о женщине, жившей очень давно, которая после смерти любимого легла рядом с ним, пожелала умереть и умерла. Она умерла, чтобы показать силу своей любви.

В ожидании кареты "скорой помощи" тело Тристана оттащили выше кромки прибоя. Песчинки сахарной пудрой обсыпали искривленные губы. Изабель легла рядом с мертвецом и поцеловала его глаза и в уста. Кожа его уже приобрела горьковатый привкус водорослей.

Толпа, осознав величие ее поступка,почтительно притихла. Только дядя нарушил тишину, вскричав: "Ради Бога,Изабель!" - смущенный столь вульгарным проявлением бразильского романтизма.

Изабель вплотную придвинулась к Тристану, распахнула халат, чтобы мраморное лицо мужа прижалось к ее теплой груди, обвила рукой его влажный, подсыхающий костюм и приказала своему сердцу остановиться. Она уедет на теле своего возлюбленного, как на дельфине, в подводное царство смерти. Изабель знала, что испытывает мужчина перед половым актом, когда душа его вытягивается, окунаясь в сладострастный мрак.

Однако восходящее солнце по-прежнему било красными лучами в ее закрытые веки, а химические вещества в ее организме продолжали свой бесконечный обмен, и толпе стало скучно. Сегодня чудес не будет. Не открывая глаз, Изабель услышала, как люди снова зашумели и начали потихоньку расходиться; затем гомон человеческой толпы прорезал далекий сигнал кареты "скорой помощи"; она гудела в свой гнусавый рожок, как злобный клоун, и ехала забирать Тристана, точнее говоря, тот хлам, в который он обратился. Дух силен, но слепая материя еще сильнее. Впитав в себя эту опустошающую истину, черноглазая вдова, шатаясь, поднялась на ноги, запахнула халат и позволила дяде отвести себя домой.

"...В неприятных воспоминаниях есть одна хорошая сторона: они убеждают человека в том, что он теперь счастлив, даже если секунду назад он в это не верил. Счастье - такое относительное понятие! Кто это постиг, редко чувствует себя совершенно несчастным...."

* * *

"...Если бы можно было ощущать мир таким всегда! Но на это, видно, у нас не хватает времени. И покоя. Но разве мы не теряем каждое мгновение то, что думаем удержать, только потому, что оно постоянно в движении? И не останавливается ли оно лишь тогда, когда его уже нет и когда оно уже не может измениться?

Не принадлежит ли оно нам только тогда?..."


* * *

"...Стояла чудесная ночь. Небо еще было усыпано звездами, но на горизонте заря и море уже слились в первом объятии и исчезли в голубом тумане. Небо стало выше, сильнее чувствовался запах моря и цветов. Все обещало ясный день. При свете солнца в Лиссабоне есть что-то наивно-театральное,пленительное и колдовское.

Зато ночью он превращается в смутную сказку о городе, который всеми своими террасами и огнями спускается к морю, словно празднично наряженная женщина, склонившаяся к своему возлюбленному,потонувшему во мраке.... "


* * *

"...Разве мы можем знать истинную меру своего счастья, если нам неизвестно, что ждет нас впереди!

- В то время, как мы каждое мгновение чувствуем, что нам его не остановить и что нечего даже и пытаться сделать это, - прошептал Шварц.

- Но если мы не в состоянии схватить и удержать его грубым прикосновением наших рук, то, может быть, - если его не спугнуть, - оно останется в глубине наших глаз? Может быть, оно даже будет жить там, пока живут глаза?..."

* * *


"…Лето коротко. Лето коротко, и жизнь тоже коротка, но что же делает ее короткой? То, что мы знаем, что она коротка. Разве бродячие кошки знают, что жизнь коротка?

Разве знает об этом птица? Бабочка? Они считают ее вечной. Никто им этого не сказал.

Зачем же нам сказали об этом?

-На это есть много ответов.

- Дай хоть один!

- Один из них - в том, что жизнь стала бы невыносимой, если бы она была вечной.

- Ты думаешь, она стала бы скучной? Как жизнь богов? Это неправда. Давай следующий.

- В жизни больше несчастья, чем счастья. То, что она не длится вечно, - просто милосердие.

Елена помолчала.

- Все это неправда, - сказала она наконец. - И мы говорим это только потому, что знаем, что мы не вечны и ничего не можем удержать. И в этом нет никакого милосердия. Мы его изобретаем сами. Мы изобретаем его, чтобы надеяться. "


* * *

"...Вода предстала перед ней в роли судьбы, вопроса и ответа, и она сама должна была преодолеть то, что стояло перед ней. Так поступает каждый, и самое большее, что может сделать другой, - это быть рядом на тот случай, когда потребуется немножко тепла..."

* * *

"…С утра до утра мы были вместе и не разлучались неделями. Время шумело где-то в стороне, наполненное специальными выпусками газет, тревожными сообщениями, чрезвычайными заседаниями. Но мы его не чувствовали. Мы жили вне времени.

Если все затоплено чувством, места для времени не остается, словно достигаешь другого берега, за его пределами. Вы в это не верите? "

* * *

"...И чем мы владеем на самом деле? К чему столько шуму о предметах, которые в лучшем случае даны нам только на время; к чему столько болтовни о том, владеем мы ими больше или меньше, тогда как обманчивое это слово "владеть" означает лишь одно: обнимать воздух?"

Сегодня стартует второй круг CGKF. Хотела подождать до завтра, т.к. суббота " дохлый день", но в итоге разбила приём заявок мна две части, ради тех кому совсем невтерпеж.

Придумала 4 абсолютно разнокалиберных и вкусных.
Надеюсь, сообщники тоже порадуют чем-нибудь неизбитым.

Честно говоря, не люблю читать фики по HP, больше чем фики по HP я не люблю только по Наруто. И в тех и в других слишком много Мэри-Сью, мозгоёбства и прочих малоприятных факторов. На этот эпилог седьмой книги наткнулась совершенно случайно и как-то он меня зацепил. У Роулинг всё слишком галантерейно и предсказуемо, даже противно.



Автор: James Potter.

Сириус/Флёр
Женщина, прекрасная собой, босиком сбегала по холодной каменной лестнице, отделанной мрамором. Кругом было светло. В этом доме столько окон! Нигде нет столько окон, это неправильно и некрасиво, - большая часть из них была прорублена не так давно, лет десять назад, а дому - сотни. Лет. Три сотни лет.

Яркое утреннее солнце заливало широкую белую лестницу и светлые стены. Ступени еще не успели нагреться, но оно грело женщине длинные голые ноги. На женщине не было ничего, кроме крошечных сиреневых трусиков, - на бегу она пыталась натянуть на себя маленький шелковый халат.

Остановившись на середине лестницы, она резко развернулась и схватилась за перила.

- Десять лет! – крикнула она, истошно, словно ее резали. Слезы заливали прекрасное лицо, но ее слезы как вода, это всем известно. Они сладкие. – Десять лет я делаю это!

- Еще скажи, что я в этом виноват! – раздался сверху, из глубины дома, мелодичный мужской голос, раздраженный и немолодой.

- Ублюдок…, - одними губами прошептала женщина, продолжая свой нелегкий торопливый путь вниз по парадной лестнице. Она не утирала крупные слезы, градом катившиеся по лицу, и они падали на обнаженную белую грудь.

Она сбежала вниз, в просторную гостиную, и остановилась у подножья лестницы.

- Ты грязный ублюдок, Сириус Блэк! – крикнула она. – Потому что ты обманул меня!

- Да! Не занимай надолго ванну! – отозвался сверху мужской голос.

Женщина громко всхлипнула и закрыла рот дрожащей рукой. Она зажмурилась и тихо застонала, потому что боялась своего позора и унижения, ведь уже десять лет эта женщина обманывала своего мужа.

Она простояла, прижавшись к перилам, около минуты. Затем она бросилась на кухню, залитую солнцем, как и все комнаты этого дома. Со страшным грохотом на пол полетели выдвижные ящики, - столовое серебро, кубки, даже хрусталь разбился вдребезги с жалобным звоном. Женщина металась по кухне, рискуя сильно порезать босые ноги, пока не нашла большой острый нож для резки мяса.

Она выскочила из кухни и, перескакивая через две ступени, взлетела по парадной лестнице наверх.

- Вот, ублюдок, смотри! – завопила она, ворвавшись в спальню, где в кресле в незапахнутом халате сидел немолодой мужчина с благородной, но чересчур частой сединой в волосах. – Смотри!

С этим воплем женщина собрала в хвост свои прекрасные золотые волосы и с остервенением и ненавистью принялась кромсать их ножом у основания. С первого раза не получилось, но женщина, не прекращая истерики, резала свои волосы, криво и уродливо, пока не отрезала все. Она осыпала мужчину упреками, проклятьями и заливалась слезами, которые ничего не стоят.

- Подавись! – крикнула она, швырнув отрезанные волосы на ковер. – Так я тебе больше нравлюсь?!

- Ты мне и так не нравилась, и так не нравишься! – рявкнул в ответ мужчина, рывком вставая с кресла. В солнечном свете ослепительно блеснул брильянт на его пальце. – Волосы не виноваты в том, что ты шлюха!

Женщина задохнулась от ненависти и отчаянья и бросилась на мужчину с ножом. Он сделал шаг в сторону, и она упала на кресло.

- Может, я и шлюха! – закричала она. – Зато я не шизофреничка! Ты, чертов псих, можешь прорубить хоть сотню окон, построить еще десяток каминов и хоть все здесь разукрасить белым! Ни хрена тебе не поможет!

Мужчина побелел, а женщина, испугавшись, что он убьет ее, бросилась к дверям и выскочила на лестницу.

Внизу она быстро натянула сапоги и собрала свою одежду, в беспорядке разбросанную по полу.

- Эй, Флёр! – раздался сверху мужской голос. Он звучал уже почти спокойно и даже виновато. – Забыла.

На ступеньки упал маленький кружевной бюстгальтер сиреневого цвета. Женщина замерла на секунду, а затем, всхлипнув, подобрала его и положила в сумочку.

Она сюда еще вернется. Ведь он не думает так, как сказал, и она не думает.

Это длится десять лет. Десять лет назад она из всех пришла именно к нему, - как в кино, в дождь и вся в слезах, - осела на пол в его доме, который он в то время только начал перестраивать. Он прорубил десятки новых окон, побелил потолок, переклеил обои, построил четыре новых камина, которые топил целыми днями, даже провел электричество, которое жег, не экономя. Он говорил, ему все время холодно и темно, говорил, что темнота и холод Азкабана не отпускают его, что они поселились у него в сердце. Может, поэтому она пришла именно к нему, когда окончательно остыл ее собственный домашний очаг, и ей тоже стало холодно.

- Кажется, - прошептала она в тот раз, вцепившись в его рукав, - у Билла кто-то есть.

Вместо ответа у нее появился Сириус.

Уходя, она мысленно попрощалась с ним до следующей недели. Сейчас она направлялась в парикмахерскую, чтобы исправить последствия своей неудобной и неправильной страсти, которая с криками, воплями и кровью продлится, наверно, до самой смерти.


Гарри/ПарватиГарри надел линзы. Специально для того, чтобы лучше видеть в таких случаях.

- Дорогая! – крикнул он, прикрывая ладонями уши. – Может быть, детей стоит одеть? Хотя бы носки!

Миссис Поттер хлопнула в ладоши и развернулась на сто восемьдесят градусов, продемонстрировав мужу аккуратную маленькую попу оливкового цвета.

- Нет, Гарри! – весело отозвалась она, перекрывая голосом орущую музыку. – Одежда сковывает!

- Да! – крикнул в ответ Гарри, прислонившись к косяку и наблюдая за ней. – Я знаю!

Индийская музыка гремела в этом доме уже почти двадцать лет, каждый день, прямо с утра. Его жена, совершенно голая, одетая в одни звенящие браслеты, танцевала босиком индийские танцы с младшими детьми, - пяти и семи лет, - такими же голыми, как она. Она говорила, это нужно, чтобы они выросли здоровыми и раскованными.

Гарри подумал, что надо завести еще детей. Еще и еще. Погоня за детьми, - может, это было не совсем нормально, может, это посттравматический синдром, может, у Гарри боязнь конца света или…или непроходящее, а только усиливающееся с годами сексуальное влечение к собственной жене, с которой каждый раз – как первый. Наверно, с Гарри что-то не так. Он всегда завидовал многодетным Уизли, но давно побил их собственный рекорд.

- Парвати! – крикнул Гарри, пытаясь переорать «Chori, Chori». – Знаешь, почему я женился именно на тебе?

- Почему, Гарри? – крикнула Парвати в ответ, исполняя круговые движения тазом. Она знала ответ, конечно. Этой игре уже двадцать лет.

- Почему, дети? – Гарри переадресовал вопрос своим голым танцующим детям.

- Потому что мама лучше всех знает Кама-Сутру! – хором нараспев ответили дети.

Гарри улыбнулся и сунул руки в карманы.

Двадцать лет брака. Двадцать лет счастья. Двадцать лет Махапхатараты. Как там ее….

Разве что имя первенца, выбранное Парвати, - Брахман, - смущало его. Но что-то подсказывало Гарри…что-то внутри подсказывало ему, что в другое время, в другом месте, в другой жизни его первенцу могло достаться имя и похуже.


Пэнси, Минерва. Упоминание Пэнси/ДамблдорЕе нетрудно найти, - в полях, на севере Ирландии, стоит ее маленький деревянный дом. Минерва МакГонагалл постучала в эту дверь едва-едва, ее сердце замерло в ожидании ответа, а дыхание сбилось.

Дверь открылась.

Годы были к хозяйке дома ни то чтобы очень щедры, - глаза потухли, черные волосы тронула ранняя седина. Она исхудала, - горе и одиночество ее словно иссушили. Но она все еще узнаваема, - дерзкая отважная девочка, которая всех удивила и вынудила всех до единого отвернуться от себя.

Минерва помнила, как это было. Как девочку, что стояла теперь перед ней на пороге с сединой в волосах и синяками под глазами, толкали в коридорах. Как другие девочки громко нарочито кашляли слово «шлю-ха» ей вслед, как с двумя из них, - ее соседками по комнате, - даже случилась истерика, и они кричали, что она не только шлюха, но еще и извращенка. Заступиться за нее было некому, и Минерва сегодня пришла извиниться за свое молчание.

- Здравствуй, Пэнси.

- Здравствуйте, - ответила она. – Вот так неожиданность. Входите.

Она посторонилась, впуская Минерву в дом, но та не вошла.

- Мне не даёт покоя, Пэнси, ужасная несправедливость, которую я допустила по отношению к тебе, - сказала Минерва, стоя на пороге.

- Вы брезгуете войти в мой дом? – спросила Пэнси.

И Минерва вошла. Она прошла вглубь дома и села на деревянную лавку за небольшой, накрытый светлой клеенкой стол. Она положила перед собой руки. Старческие, худые, с выступающими венами и узловатыми цепкими пальцами. Ее лицо почти совсем сморщилось. Старость высушила Минерву МакГонагалл почти до костей, но не сгорбила ее спину и не испортила безупречной осанки.

- Хотите кофе?

- Нет, спасибо. Я не брезгую, - мне стыдно перед тобой.

- Ну что же, - пожала плечами Пэнси, садясь напротив. – Вас можно понять.

Минерва надолго замолчала. Как кадры старой кинохроники перед ее взором проносились картины прошлого.

Вот девочка одна стоит над могилой, и на ее лице не горе, а ужас.
Вот девочку прилюдно бьет по лицу ее жених.
Вот она плачет на школьной лестнице, обнимая свой живот. Теперь всем понятно, при чем тут ужас.
Вот она приносит на могилу младенца, и тот, хихикая, тянет руки к могильному камню.
Вот она исчезает на десять лет.
Вот Минерва смотрит на толпу первокурсников и безошибочно узнает в этой толпе ее противозаконное дитя по знакомым ярко-голубым глазам.

Все это очень мрачно.

- Где он, Пэнси? – спросила Минерва. – Я не видела его со школьной скамьи.

- Он в Лондоне. Я отпустила его пораньше, чтобы он мог погулять с друзьями перед началом учебы. Он учится в Академии.

- Я знаю, - улыбнулась Минерва. – Он очень талантлив.

- У него был очень талантливый отец, - ответила Пэнси, не отвечая на улыбку.

Они снова погрузились в молчание. Минерва помнила до сих пор, как подкосились ее ноги, когда она узнала, что к чему.

- Как ты решилась, Пэнси? – выпалила Минерва, не в силах больше сдерживать себя. – Я приехала, чтобы покаяться перед тобой, - не знаю, будет ли у меня еще такой шанс, я ведь очень стара. Но я приехала еще и затем, чтобы спросить у тебя, - как ты решилась? Как так вышло?

- Зачем вам?

- Мне будет обидно умирать, зная, что я за свои долгие годы ни черта не узнала о жизни и ничему не научилась. Ответь мне. Пожалуйста.

Мольба в ее голосе, - настоящая. Любопытство? Конечно. Любопытство старой сплетницы. Но она искренняя. Это уже немало, - вот чему научилась Пэнси в Хогвартсе.

- Но я не знаю, профессор МакГонагалл, - ответила Пэнси Паркинсон, словно была на уроке трансфигурации двадцать лет назад. – Мне было шестнадцать. Я влюбилась.

- А он?

- Но я же сказала, - я не знаю, - повторила Пэнси.

- Я не понимаю, - как он мог, в его годы, в его положении, после всего…, - Минерва запнулась, чтобы не сказать слов, о которых потом пожалеет. Вернее, уже жалеет, - она запнулась, чтобы не повторить слов, за которые она приехала в северную Ирландию из Лондона извиняться. – Связать себя со старшеклассницей.

Пэнси грустно улыбнулась, - впервые с тех пор, как Минерва переступила порог ее дома.

- Мы столько не знали о нем, верно? – с улыбкой проговорила Пэнси. – Директор был сложным человеком. Иногда он делал неожиданные вещи.

Ударили настенные часы, и Минерва вздрогнула от неожиданности. Словно проснувшись, она окинула взглядом честную деревенскую нищету, в которой жила всеми оставленная наследница Паркинсон и ее незаконнорожденный ребенок, - плод позорной, почти противоестественной связи.

- Я все же…, - с трудом произнесла Минерва, - …выпила бы чашку кофе, если тебя не затруднит.

Вон там, над камином, на полочке стоит маггловская неподвижная фотография. На ней на фоне сельского пейзажа изображена девочка, - почти школьница, - с жидкими, зачесанными за уши гладкими волосами. Она улыбается упитанному ребенку, который сидит рядом с ней на траве.

Минерва видела эту фотографию раньше. Там на задней стороне надпись карандашом:

«Альбус Дамблдор-мл. и мама».


Люпины
- Нет, - ни цента, ни гроша! – крикнула она, с грохотом опустив на плиту большую кастрюлю. Ее волосы взметнулись наверх и покраснели.

- Черт, мамаша! – всплеснул руками Тедди. – Как вы умеете обосрать весь пафос своими метаморфозами!

Он выскочил из кухни, хлопнув дверью.

- Значит…, - тихо прошептала маленькая девочка, сидящая на высоком стуле за тарелкой каши, – …хуй мне, а не лошадка Барби.

- Эй! – рявкнула на нее мать.

- Я попрошу у папы, - опустив глаза, пробормотала девочка.

- Да, конечно! – воскликнула женщина у плиты. – Папа – хороший, мама – плохая!

Тедди, выскочив из кухни, прокрался наверх и поскребся в комнату отца.

- Папа…, - ласково сказал Тедди. – Я принес тебе колбаски.

Тедди вынул из кармана крупный кусок вареной колбасы, завернутый в газету, и, поводив им у волка перед носом, опустил на ковер.

Волк принялся жевать.

- Я думаю, ты не будешь против, если я возьму немного денег, - сказал Тедди, выдвигая ящик отцовского письменного стола. – Наша мама буянит, - я думаю, вам следует больше заниматься сексом, или как это говорят.

Тедди вынул из отцовского тайника горсть золотых галеонов.

- Это не только мне, - сказал он волку, глядящему на него недобрым желтым глазом. – Я обещал Викки коня для Барби. А остальное я потрачу на книжки и сладости. Спасибо.

Тедди вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

К вечеру он не вернулся. И на следующий день – тоже. И на следующий.

Лунный цикл закончился, и, сидя за столом вместе с маленькой Викки и своей супругой, немолодой мужчина усталого вида виновато ковырял картофелину. У его ног сидели две собаки. Кошка опасно примостилась на каминной полке, угрожающе свесив хвост, который, казалось, вот-вот загорится.

- Извини, - сказал мужчина. – Моему сыну обмануть меня легче, чем два пальца обоссать (прости, Викки). К старости я стал беспечным недоумком.

Женщина поднялась из-за стола, чтобы подложить ему в тарелку мясо.

- Ничего страшного, - сказала она и, нагнувшись, поцеловала его в макушку. – Ты всегда таким был.


Малфои
- Вы отравляете нам жизнь двадцать лет! Джинни Уизли сбежала от вас через полгода!

- …прихватив половину моего состояния!

- Нашего состояния!

Теперь Джинни жила одна, в большом доме, и ее парень был младше нее на пятнадцать лет.

- Я живу с вашим сыном двадцать лет, и проживу до самой смерти! Смиритесь.

Она брюхата. Да, она брюхата! Она помнила золотое правило Малфоев, - не больше одного наследника, - иначе прощай, наследство! Дележка и междуусобные войны, - рискованное правило Одного Наследника соблюдалось двести лет.

Но, черт возьми! Драко уже нарушил парочку традиций, - почему бы не нарушить еще одну?

Она вышла из комнаты свёкра, не дожидаясь продолжения его обвинительных речей. Она спустилась на кухню и занялась хозяйством, помогая домашним эльфам.

Ее обняли за плечи.

- Моя милая грязнокровая мамочка…, - протянул Скорпиус, запечатлев на ее щеке поцелуй. Она раздраженно дернула плечом, пытаясь скинуть его руку. – Не обращай на него внимание. Он просто брюзжит. Что делать? Ему скучно. Я, например, рад пополнению.

Гермиона вытерла руки фартуком.

- Я готовлю ему, - устало произнесла она, - убираю. Стараюсь сделать его старость счастливой, не смотря на всё дерьмо, которым была его жизнь от самого рождения.

Она уткнулась в плечо сына.

- Я поговорю с ним, - обещал Скорпиус. – Прямо сейчас.

Он оставил мать на кухне и поднялся наверх. Тихо постучавшись и не дожидаясь ответа, он вошел в большую мрачную комнату и бесшумно опустился на ковер у ног статного старца. Тот сидел у камина и мрачно смотрел в огонь. Языки пламени отражались в светлых, водянистых, но пронзительных глазах. У рта пролегли суровые складки.

Скорпиус сел на ковер возле деда и тоже уставил в огонь.

- Твой отец, - сказал старец, - совершил две страшные ошибки в своей жизни. Первая – он еще в школе женился на Джинни Уизли. Но с этим я с годами смирился, потому что понял его, - кто ж знал, что наследница Паркинсон выкинет такое, что она выкинула, и что я до сих пор страшусь произнести вслух!

- Да, дедушка, - вздохнул Скорпиус. – Я знаю эту историю - Джинни Уизли развелась с ним через полгода, прихватив половину…

- Джинни Уизли развелась с ним через полгода, прихватив половину нашего состояния, - не обращая внимания на внука, продолжил старец. – Черт с ней! Наше состояние бесконечно.

- Бесконечно, дедушка, - согласился Скорпиус.

- Но сразу затем твой отец женился на твоей матери, - глухо проговорил старец.

- И они жили под твоим родительским проклятьем, пока не появился я, - вставил Скорпиус.

- И они жили под моим родительским проклятьем, пока не появился ты, - произнес Люциус.

Они надолго замолчали. Скорпиус выждал положенную паузу, слушая, как в камине трещат дрова, а затем повернулся к деду.

- Дедушка, помнишь, ты говорил про то, что нужно молодому человеку в пору становления его зрелости…? – нежно проговорил Скорпиус.

Старец перевел взгляд с огня в камине на чистое, благородное и молодое лицо своего внука, красивое редкостной, истинно малфоевской красотой, которую не способна испортить никакая кровь. Его губы тронула довольная улыбка.

- Помню, мальчик, - ответил он.

- Я думаю, мне пришла пора…, - сказал Скорпиус, но запнулся. – Вернее, я чувствую в себе…, - он снова сбился и вдохнул. – Я пытаюсь сказать, по-моему, я уже созрел…

Люциус закивал и прикрыл глаза.

- Возьми вон там сколько нужно, - произнес он, указывая тонким пальцем на сундук, стоящий в углу. Затем он цепко схватил внука за плечо и, наклонившись, прошептал ему три слова. - Заведение мадам Бруйе.

Скорпиус вскочил на ноги. Его глаза радостно горели.

Прежде чем броситься к сундуку, он схватил деда за руку и благодарно припал к ней губами.

~~~~~~~~~~~~~

Они встречались не у памятника и не у фонтана.

Они пришли сюда с разных сторон.

Альбус Дамблдор, бывший гриффиндорец, пришел пешком из своего общежития.

Брахман Поттер, бывший пуффендуец, ехал на осле из Годриковой лощины до черты Лондон, но в Лондон его на осле не пустили, и он продолжил свой путь пешком, босиком.

Скорпиус Малфой, бывший равенкловец, аппарировал.

Тедди Люпин, бывший слизеринец, прибыл через камин, извозившись в саже.

Они встретились и обнялись после долгой разлуки.

- Сколько у нас?

- Двести галеонов.

Они посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись. Жаль, что школа, которая свела их вместе, была позади, но школьная дружба не ржавеет, а жизнь только начинается.

Тедди подбросил вверх монетку и, поймав ее, подмигнул своим друзьям.

- Мерлин, клянусь тебе, - сказал Тедди монетке, загадочно улыбнувшись. – Мы не замышляем ничего хорошего.

~I’m up for no good.~

Fin.